КВАТРОЧЕНТО. Три «Поклонения волхвов»

Три «Поклонения волхвов»

Три «Поклонения волхвов»

    Сюжеты произведений искусства никогда не выбираются произвольно. В обществе крупных банкиров «Поклонение волхвов» — это не только дань благодарности сильных мира сего божественному младенцу, родившемуся в нищете, но и символ благосклонности Бога к тем, кто, будучи наделен огромными богатствами, употребляет их на благую цель. За короткое время во Флоренции появились три выдающихся произведения живописи на этот сюжет. Первое принадлежало кисти Лоренцо Монако (ок. 1370— ок. 1423), монаху из Камальдоли, верному последователю флорентийско-сиенской художественной традиции. Он не приемлет светского, развлекательно-натуралистического характера куртуазной готики и противопоставляет ей с монашеским ригоризмом аскетический идеал. Из своей картины он убирает цветы, животных, орнамент. Пейзаж у него сводится к суровым скалам, хлев превращается в символическое сооружение, напоминающее церковь, пропорции фигур вытянуты и изящны. Цветовая гамма проста и гармонична, но, по существу, Лоренцо Монако ограничивается тем, что подчеркивает в позд неготическом поэтическом ключе духовный элемент, преобладающий над натуралистическим. Вычурной красоте он противопоставляет красоту безыскусную, песне труверов — мистический хорал, но ритмическое построение от этого не меняется.
    О Джентиле да Фабриано, наиболее известном мастере «интернациональной» готики, мы уже говорили. «Поклонение волхвов», написанное им в 1423 г., было заказано Паллой Строцци, самым богатым человеком во Флоренции. Чтобы отправиться на поклонение Христу, волхвы прерывают охоту. К пещере с яслями они прибыли со всей своей свитой: тут и загонщики, и сокольничьи, тут же и кони, и собаки. Процессия волхвов повторяется неоднократно, в зависимости от различных этапов их путешествия, и заполняет собой почти всю картину. Природа также раскрывается во всем своем многообразии. Рождество Христа превращается в изящную, полную реальных подробностей сказку, прославляющую блеск придворного празднества. Действие развивается неторопливо, в замедленном темпе, чтобы зритель сумел насладиться происходящим. Линейные контуры проведены внимательно, но без «нажима», словно из боязни испортить фигуры. Цвета сгармонированы, как инструменты в оркестре. Свет, серебристой росой преобразующий формы, выглядит праздничным даром великосветскому обществу. Сами вещи являются для Джентиле средоточием всего прекрасного. Художник ничего не выдумывает, он может лишь воспринимать, варьировать реальность, как музыкант, исполняющий мелодию.
    Оба «Поклонения» — Лоренцо Монако и Джентиле да Фабриано— выражают соответственно стремление к духовному совершенству и светским наслаждениям — два способа, как мы сказали бы ныне, ухода от действительности. Третье «Поклонение», принадлежащее кисти Мазаччо, отражает конкретное, определенное восприятие действительности. Оно было написано как часть пределлы для Пизанского полиптиха, исполненного в 1426 г. по заказу одного богатого нотариуса. Персонажей в нем немного, арена действия — узкая полоса переднего плана, исчерченная тенями, падающими от фигур, освещенных интенсивным светом, одежды просты, почти без украшений. Хлев изображен в виде навеса, образующего полутемное квадратное помещение. Пустоты несут здесь ту же пластическую нагрузку, что и человеческие фигуры и пологие горы, загораживающие горизонт и отодвигающие небосвод к самому краю картины, где он почти сходит на нет. Здесь отсутствуют бескрайние просторы, пространство носит строго реальный характер. Горы, люди, кони вылеплены из одной и той же массы. Главное — не внешняя видимость, не таинственная значимость, а материальность предметов. В этом отправной пункт полемики Мазаччо: все элементы реальности равны между собой, ни один из них не выше, не ниже другого, и перед лицом мира вещей человек испытывает не экстаз или сожаление, а глубокое их понимание. Единственным намеком на «возвышенность» сюжета, единственной цитатой из Писания является sella curulis*, на которой восседает Мадонна, но и этим художник хочет как бы подчеркнуть, что не существует вещей низких и возвышенных, ибо тут же, рядом, на равных правах, красуется седло для осла.

    * Престол (лат.).
В облике людей и в пейзаже нет и намека на красоту божественного мироздания, на особый выбор провидения: идея божественного — не в созерцаемых вещах, а в разуме созерцающего их человека. Люди у Мазаччо как бы выражают божественную сущность; отсюда проистекают их достоинство и величие. Им не надо даже действовать, само их присутствие в реальном пространстве полно уже высочайшего нравственного смысла.
    Альберти утверждал (и мысль эта была ему, вероятно, подсказана живописью Мазаччо), что вещи, или сама реальная действительность, должны заполнять пространство. Но и само пространство — это реальная действительность, синтез (а не сумма) вещей. Столь же веществен и свет, заливающий пространство, моделирующий и обрисовывающий находящиеся в нем предметы. Мазаччо, гораздо большему научившийся у Брунеллески, чем у Мазолино в его мастерской, строит, подобно зодчему, свои композиции посредством чередования объемов и пустот: за хлевом изображено святое семейство с одним из волхвов, затем новая ритмическая пауза и новая фигурная группа, еще одна не столь значительная пауза и, наконец, кони. И так же, как в архитектурных построениях Брунеллески, целое основано на равновесии вертикалей и горизонталей.
    Среди присутствующих на картине лиц двое одеты в современные Мазаччо костюмы: это донаторы, облаченные в строгие черные мантии, которые носила крупная буржуазия. Они не являются участниками шествия: это современники художника, приобщенные им к легендарному событию, носящему исторический характер и по прошествии многих веков сохранившему свое значение. Как при организации пространства перспектива не уводит вдаль и не отвлекает наше внимание, а, наоборот, приближает удаленные предметы, так и история выносит в настоящее время событие, от которого нас отделяют столетия. Гиберти, желая пояснить, что жертвоприношение Исаака относится к древней истории, изображает классический барельеф на жертвенном алтаре; Мазаччо же вводит в свое «Поклонение» людей, одетых в современные ему костюмы, ибо считает, что это событие, при всей его отдаленности во времени, актуально в сознании раздумывающего над ним современного человека.

Дополнительная информация

Японская гравюра неотделима от японской поэзии: трехстиший хокку и пятистиший танка. Гравюрами было принято украшать нишу токонома — средоточие красоты в доме. Графическое изображение часто дополнялось иероглифической записью стихотворения. Перед гравюрой ставился изысканный японский букет — икебана.

Чтение стихов, любование цветами и живописью, а также предметами материальной культуры — чашками, чайничками — было неизменной составляющей чайной церемонии, во время которой участники отрешались от всего бытового, мелочного и приобщались к прекрасному.